Телесто

В конкурсе 40-го ММКФ показали «Спитак» Александра Котта. Никита Смирнов считает, что фильму о самом смертоносном землетрясении в советской истории помешала сдержанность.

Видный армянский мужчина Гор узнает из телевизора: в родном Спитаке землетрясение. Пробует дозвониться до своих — связи нет. Бросив любовницу блондинку, Гор едет искать родительский дом и покинутых когда-то жену дочь.

Структура «Спитака» знакома по большим голливудским драмам. Это череда эпизодов-кошмаров, связанных один с другим благодаря героям, которые то возникают, то уходят в никуда (принцип в этих переходах обнаружить не удается, что лишает фильм определенной текстуальной целостности).

Подлинную трагедию и ужас Александр Котт скрывает не хуже, чем обломки домов — тела пропавших без вести людей. Ответственный подход к памяти о реальной трагедии требует деликатности — и зрителей не решаются заставить страдать по-настоящему. Можно только представить плач, стоявший в Спитаке в те страшные дни, но в фильме его не услышать: режиссер рассказывает о кризисной логистике. Опознание работает так, полевая кухня — этак, здесь — спасатели, а здесь — репортеры, что трудятся во имя коллективной памяти, и они, кстати, французы. Больно не будет.

Потенциально страшные сцены «Спитака» — спасательная операция в школе, осиротевший мальчишка, сошедший с ума старик — говоря актерским языком, не прожиты, но «обозначены». В иные моменты трагедия и вовсе выводится за скобки. Гор, разгребающий камень за камнем завалы на месте родительского дома, смотрится героем производственной драмы. Да, у него тяжелая работа, но зритель вряд ли почувствует, что тяготит Гора не вес камней, а перспектива в любой момент натолкнуться на часть тела или кусок одежды. В том же стиле поданы и сторонние персонажи: это люди-функции, которые должны показать единство перед лицом трагедии, в которой каждый — от немощного юного солдата до сомнительного местного функционера — может найти себе оправдание.

Фильм тактично застегнут на все пуговицы. И из-за этой герметичности погибшие буквально «испускают дух»: душераздирающее знание о том, что школа стала для местных детей братской могилой, Котт передает с одной лишь заботой — не задеть чувств. Дети, родители Гора, случайные жертвы — все они будто уснули вечным сном. И тут не в достоверности дело. «Спитак» достоверен во многом: в фильме есть детально воссозданные панорамы и нет белоснежных улыбок, а кропотливая художественная работа выдержит даже самый внимательный взгляд. Дело в том, что сама киногения устроена несправедливо. Или даже цинично. Последствия землетрясения — это неподвижные завалы, это пыль, которая отрицает глубину и световой рисунок, и это очень много страшных звуков, от которых режиссер зрителей благородно избавил.

Надвое рассекает фильм линия застрявших в момент катастрофы в фотоателье жены и дочери Гора. Она настолько выделяется на общем фоне, что кажется сновидением. Взгляд ребенка превращает это пространство в мистическое междумирье. Это отыгрыш для художника и оператора, остальное время глотавших пыль. Реквизита в сельском домике хватило бы на небольшой музей, а землетрясение его интерьеры практически не тронуло, хотя снайперски убило старого фотографа и ранило маму. Так что прогулки дочери среди бутафории вызывают ассоциации с «Войной Анны»: но Анна находила волшебное в страшно правдивом окружении, а здесь всё — от и до — разгул авторской выдумки.

Очень подводит сценарий. Гор не помнит, где находится отчий дом, забыл, что в доме вообще-то есть подвал (требуется флэшбек). Зритель гадает, отчего он уехал? Что он вообще за человек? Почему его русский друг то возникает, то исчезает из кадра? К чему дважды проговаривать мысль о мистической вине за случившееся, которую чувствуют выжившие дети? «Мама сказала, если не сделаю домашнюю работу, мир перевернется вверх тормашками». «Дядя-фотограф сказал не моргать, а я моргнула». К чему российская сцена с любовницей — ради знакомого голливудского зачина «выдернуть героя из привычной жизни»? Возможно. И не только сцена, но и герой. Позабывший о родном крае, жене и ребенке, Гор возвращается слишком поздно, чтобы назвать это «возвращением домой» — нет больше ни дома, ни города — но вовремя, чтобы найти семью. Для такой личной драмы 25 тысяч погибших — чересчур сильный задний план.

Автор Никита Смирнов