RU
EN

26 ноября 2011

Я зацепился за любовь и за мирный атом

Василий Бархатов - самый молодой оперный режиссер. Ему всего 28, а ставить оперу он начал еще в студенчестве, на сцене театра «Геликон-опера». В 22 года он уже поставил спектакль на прославленной сцене Мариинки, это была «Москва. Черемушки» Шостаковича. Потом там же были «Братья Карамазовы» и «Мертвые души». В Большом театре Бархатов поставил провокационную «Летучую мышь». Не устоял и перед драматическим театром и сделал «Разбойников» в театре им. Пушкина. После этого Василий попробовал свои силы на телевидении, а прошлым летом снял свой первый художественный фильм - комедию «Атомный Иван».

Василий, почему вдруг у вас возник интерес к атомной теме?

Главным было стечение обстоятельств, и столкновение интересов совершенно разных людей, которые сошлись в одной точке и договорились о том, что будут делать такое кино. Мы бы, наверное, никогда не пересеклись, потому что я даже не знал, где находится замечательное здание «Росатома», построенное Лаврентием Павловичем Берией (смеется). Но, как ни странно, они видели мои спектакли. Я в тот момент очень хотел снимать кино. А «Росатом» искал интересных людей для того, чтобы сделать вместе какой-нибудь любопытный проект. Но при этом они не являются прямым заказчиком, скорее соавтором. Я зацепился за сочетание любви и мирного атома. Ведь вообще-то это само по себе очень интересно: атомная станция и так далее.

В голове не мелькали «Девять дней одного года?»

Не только, я там даже это цитирую. Мы придумали, что к юбилею станции атомщики делают себе подарок - раскрашенную версию «Девяти дней одного года», как это сейчас модно. И мы раскрасили эпизод, которым практически заканчивается фильм. Мне кажется, что, делая кино про атомщиков, нельзя закрывать глаза на какие-то вещи. С точки зрения кино - на то, что был фильм «Девять дней одного года» - не самый плохой, между прочим (улыбается), а в реальности на то, что был Чернобыль.

Когда вышли «Девять дней одного года» в ходу была тема: физики-лирики, конфликт между ними. И побеждали физики, которые, в общем-то, были лириками. А что сейчас?

Мы играли в эти отношения физиков-лириков нарочно, хотя сейчас это все вообще перемешалось. Можно считать, что это фильм про атом, но кому-то покажется, что это фильм про современное театральное искусство. Мы с Максимом Курочкиным (соавтор сценария - прим. Film.ru) все равно говорили про то, что мы знаем и хотели разрешить какие-то свои внутренние конфликты, потому что один из главных героев - такой театральный режиссер средней руки, символист. Его играет Денис Суханов. А главные герои - молодые атомщики (Гриша Добрыгин и Юля Снигирь). И между ними, конечно, развиваются отношения, причем, непростые. Но я хотел показать династию. Бабушку главного героя, этакий персонаж из «Девяти дней одного года», играет Екатерина Семеновна Васильева. А его родители принадлежат к той волне людей, которые после премьеры «Девяти дней одного года», повалили в атомную промышленность. Отец был ликвидатором на Чернобыльской АЭС. Поэтому его и не стало. Героиня Юли - отличница, абсолютно сухая особа, не гениальный физик, а у героя Гриши - напротив сумасшедшие способности к физике, но он не рвется этим заниматься, потому что не очень понимает, зачем это надо, хорошо ли это вообще или плохо.

Это лирическая, ироническая или сатирическая комедия?

Скорее немножко абсурдная. Но я не считаю, что ее сложно воспринимать.

На станции вас легко пустили снимать? С помощью «Росатома» были открыты все двери?

Все снималось на действующих станциях, а вот квартира наоборот - в павильоне (смеется). Конечно, если бы у нас не было «Росатома» в соратниках, то нас никогда бы ни за какие деньги не пустили туда. И это было основным моим драйвом - снимать объекты, которые до этого в художественном кино никто не снимал! Мы снимали на двух атомных станциях, из которых я сделал один собирательный образ. За что меня, конечно, будут ненавидеть все атомщики (смеется), потому что они совершенно несовместимые по архитектуре, технологии и по времени. Станция в Сосновом бору под Питером - более раннего поколения, а в маленьком городе Удомле под Тверью - абсолютно новая. Приехав туда, я узнал, что там была начата «Чайка» и написан «Дом с мезонином», поскольку и Левитан жил, именно там. И именно там происходили вот эти истории, там Левитан стрелялся.

А как приняли фильм в Лондоне на конгрессе атомщиков?

Сначала все путались в истории и скучали. А со второй половины все пошло хорошо. Мне было интересно узнать, как зрители будут относиться к этому абсурду, когда они начинают в костюмах играть последнюю девушку Земли, постъядерного монстра… Правда, смотрели исключительно атомщики. А я абсолютно убежден, что когда ты снимаешь кино про любую профессию, тебе надо сделать выбор: либо ты делаешь кино, которое ты хочешь, либо - «Союзнаучфильм». Нельзя совсем завираться, но какие-то вещи я понимал и подсчитывал: вот за это меня проклянут эти, а вот за это вот эти, а вот здесь будут ругаться третьи. Ну, что делать? На какие-то жертвы надо идти.

У вас нет ощущения перенасыщенности творческой жизни, потому что в 28 лет такой ритм, так много всего?

Я не буду всегда всем заниматься. И сейчас от многого оказываюсь, делаю только то, что мне интересно. Но, конечно же, я думаю о материальной стороне - о семье, но не берусь за халтуру. Но халтура халтуре рознь. Я считаю, что говорить, что нельзя делать что-то не по прямой профессии на самом деле настолько нечестно, потому что Моцарт с Бахом халтурили так… Это на самом деле такая внутренняя несвобода. Для того чтобы тебя уважали все, тебе вообще лучше ничего делать и не высовываться, потому что ты будешь делать одно - будут не любить эти, а если второе - не примут другие. Невозможно сохранить свою репутацию у всех. Поэтому есть люди, на чье мнение я ориентируюсь, а есть те, на чье мнение не буду ориентироваться никогда в жизни.

Текст: Марина Зельцер
Фото: Сюзанна Дарни