Телесто

29 ноября в российский прокат выходит фильм «Спитак». Показы картины приурочены к 30-й годовщине страшного землетрясения в Армении, которое унесло 25 тысяч человеческих жизней. Лента российского режиссера Александра Котта, известного по фильмам и сериалам «Ехали два шофера», «Брестская крепость», «Испытание», «Обратная сторона Луны», «Троцкий», уже получила весомый приз на Московском кинофестивале. А недавно была выдвинута от Армении на «Оскар». О работе над непростой темой режиссер рассказал кинообозревателю «Труда».

— Александр, когда произошла трагедия в Спитаке, вы учились в московской школе. Позже, учась во ВГИКе, вы вряд ли мечтали о постановке фильма на эту тему. Стало быть, это продюсерское кино?

— Да, мне предложила прочитать сценарий фильма, написанный Мариной Сочинской, продюсер Елена Гликман. И в этом смысле кино, наверное, продюсерское. Но оно очень скоро стало для меня «моим», «личным». Я проникся этой темой, когда начал серьезно готовиться к фильму. В силу возраста я мало знал о тех событиях. Помню, собирали посылки с теплыми вещами, игрушками детям Армении. Соревновались, кто больше отправит подарков. И это соперничество, увы, было важнее, чем осознание той трагедии, которая там произошла.

Сейчас, в мои 45, мне было интересно представить себя на месте событий. Как бы я себя повел, что бы чувствовал. Мне вообще интересна ситуация хрупкой границы между миром и войной, между покоем и трагедией. Когда все хорошо, а потом вдруг — плохо и страшно. Поэтому я не утверждал бы, что «Спитак» — сугубо продюсерское кино. Это словосочетание воспринимается многими, как синоним кино коммерческого, задача которого — собрать кассу. Наш фильм точно создавался не ради заработков, не ради кассы и бабла.

А насчет того, о чем я мечтал на ВГИКовской скамье, — фильм, которым я тогда грезил, я уже снял. Имею в виду «Испытание» — кино без единого слова, где изображение говорит само за себя. Это был такой режиссерский эксперимент. А здесь не было игры в режиссера. Работа над фильмом «Спитак» меня реально изменила — как человека, как личность. Этот опыт для меня стал даже более серьезным, чем съемки фильма «Брестская крепость». Трагедия в Спитаке — это все близко, это рядом. И это по-прежнему очень больно.

— Работа над картиной заняла три года. Почему снимали так долго?

— Во-первых, долго собирали материал. Изучали материалы в архивах, смотрели хронику, встречались с людьми, которые пережили трагедию. У каждого оказалась своя правда, свой угол зрения на произошедшее, нужно было найти точную интонацию для фильма.

Параллельно искали деньги для съемок. Для картины такого масштаба они, к сожалению, были небольшими. Хоть картина и является совместным производством России, Армении, Франции, но финансирование поступало по кусочкам. В итоге мы два года готовились к фильму, год снимали короткими блоками по пять, десять дней. Мы не торопили события, не было такой задачи — поскорее снять кино. Была задача снять искренний, честный, серьезный фильм.

— Были какие-то ограничения, внешние или внутренние, которые затрудняли работу над картиной?

— О внешних я уже сказал — это скромный бюджет. Никаких табу со стороны продюсеров не было. Я ни разу не услышал от них фразу: это снимать нежелательно, это показывать нельзя. Журналисты в последнее время часто задают мне вопросы про мародеров. Мол, почему сцен с ними нет в фильме, ведь в реальности мародеры были. Ответ мой прост: потому что кино не про это. Для меня куда дороже другие события, тоже, кстати, реальные. После землетрясения из тюрьмы выпустили зэков для разбора завалов, взяв с них слово, что они добровольно вернутся в тюремные стены после окончания работ. И они все до одного вернулись...

Трагедия в Спитаке прямо или косвенно задела каждого армянина. Это небольшая, сплоченная страна, они там все друг другу родственники или друзья. Поэтому для меня было важно не оскорбить людские чувства бесцеремонным вторжением в пережитую ими боль. В итоге при монтаже я даже отказался от нескольких, скажем так, чересчур жестких, страшных сцен, чтобы не смаковать трагедию, не провоцировать разжигание страстей.

— После Московского фестиваля о вашем фильме было написаны первые рецензии. В одной из них была такая оценка: «Зрителей в этом фильме не решаются заставить страдать. Больно не будет». Как прокомментируете ее?

— Как режиссер, я знаю, где у зрителей находятся те болевые точки, куда можно нажать и выдавить слезы. Я, наоборот, старался сдерживать эмоции актеров, чтобы на экране не было открытых переживаний. Когда я общался с людьми, пережившими трагедию, они удивили меня часто употребляемым словом «тишина». На месте трагедии все эмоции, по их словам, как бы приглушались. Люди работали без истерики, паники, слез. Даже когда доставали из-под завалов своих близких, делали это молча. Была тишина и стук разбираемых камней. Вот эту страшную, звенящую тишину хотелось передать на экране, не заставляя зрителей специально страдать. Но зрители, сужу по первым показам, все равно переживают.

— Не так давно на экраны вышел фильм Сарика Андреасяна «Землетрясение», снятый на основе тех же событий. Возникают неизбежные сравнения...

— Я узнал о том, что снимается еще одно кино на ту же тему, запустившись с нашим фильмом. Ясно было, что фильм Андреасяна выйдет на экраны раньше нашего «Спитака». У меня на этой почве была возможность уйти с проекта, но я решил, что это было бы нечестно по отношению к людям, с которыми я встречался, общался. В итоге решил снимать фильм так, как я его изначально задумал, не оглядываясь на «Землетрясение».

Тем более, что подобные совпадения в современном кино не так уж редки. Темы, что называется, носятся в воздухе. Было два больших сериала о Екатерине Великой, два больших фильма о покорении космоса — «Время первых» и «Салют 7», сейчас на экране лоб в лоб сталкиваются два фильма о советских танках и танкистах...

Я посмотрел фильм «Землетрясение», как только он был готов. Не хочу сравнивать наши картины, это занятие не только неэтичное, но и бессмысленное. Мы пользовались, как я понимаю, примерно одними и теми же источниками — кинохроникой, фотографиями, но в итоге сделали разные фильмы. «Землетрясение» — это фильм-катастрофа с относительно большим бюджетом, он собрал, насколько я знаю, хороший бокс-офис. У нас кино более камерное, торжественно-спокойное. Я бы назвал его фильмом-памятью, фильмом-реквиемом.

— Землетрясение в Армении произошло накануне развала Советского Союза. Не было у вас желания «зарифмовать» две эти катастрофы века?

— Я думал об этом. В фильме есть такой кадр: на стене здания нарисована фреска, на которой изображены представители всех 15 союзных республик, которые держатся за руки. И по этой фреске проходит трещина. Я не акцентировал специально внимание на этом кадре, но для меня это и есть метафора, что огромная страна вскоре оказалась разрушенной.

Но, несмотря на то, что СССР доживал последние годы, трагедия в Армении объединила весь советский народ. Да и всю планету. Спасатели летели из многих стран мира, самолеты приземлялись каждые пять минут. Это было искренне проявление человеческой солидарности. Об этом, кстати, нам много рассказывал Николай Иванович Рыжков, который руководил спасательной операцией.

— Главную роль в вашем фильме сыграл армянский актер Лерник Арутюнян. Его герой после землетрясения возвращается из России на родину, чтобы спасти свою семью. Знаю, что планировали на эту роль другого актера, который сидел на тот момент в тюрьме...

— Да, было дело. Тот актер сбил на машине человека, получил срок. Президент Армении обещал разрешить нам снимать его в кино в таком режиме: днем актер работает у нас, а на ночь возвращается в тюрьму. А потом решил и вовсе его помиловать. Но эта процедура оказалась длительной, и к началу съемок актер не успел освободиться. Мы его заменили буквально в последний момент. Считаю, что в итоге оно и к лучшему. Лерник Арутюнян работал с такой самоотдачей, с такой внутренней болью, что лучшего исполнителя этой роли и представить себе нельзя. А тот актер вышел на свободу на год раньше срока, хорошо себя чувствует.

— И в заключение несколько слов о прокате и оскаровских перспективах вашего фильма...

— В Армении был очень непростой для меня показ фильма, снятого российским режиссером на армянском языке про армянскую трагедию. Для всех жителей страны трагедия в Спитаке — личная боль. Я волновался: примут кино, не примут. Приняли фильм хорошо. Сегодня показы в Армении продолжаются. Мне пишут, что на «Спитак» пошла молодежь. Для меня это главный итог трехлетней работы над фильмом.

В России оглушительного проката не будет. У нас, повторю, не коммерческое кино. На наш фильм пойдет тот зритель, который посчитает для себя это важным и нужным. После окончания проката — точную дату пока не знаю — будет телевизионная премьера фильма на канале «Россия», который является нашим партнером.

В связи с выдвижением фильма на «Оскар» начался небольшой прокат фильма и в Америке, куда я на днях улетаю. Будут показы в Лос-Анджелесе, Вашингтоне, Нью-Йорке, Майами. Насчет оскаровских перспектив гадать не берусь. Расцениваю наши шансы как 1 к 87 — кажется, столько картин вошло в оскаровский лонг-лист...